בס''ד
|
к оглавлению раздела
Грейфер Элла, От космополитизма к национализму |
|
|
|
|
Суть метода «маневр в глубину» заключается в
преднамеренном игнорировании разницы между мгновением
и большим промежутком времени, между моментальной
фотографией и киносъемкой длительного процесса. М. Солонин А. Эпштейн «Космополитический национализм Ханны Арендт»... нет, как хотите, а выглядит интригующе: космополитический национализм, горячее мороженое… тянитолкайщина какая-то, честное слово! И все же… некоторая сермяжная правда в таком заголовке есть. Дело в том, что Ханна Арендт действительно начинала как моральный философ и космополит, а кончила политическим мыслителем и… ну, если даже не националистом, то, по крайности, сторонником национального пути развития. Разумеется, эта линия в ее творчестве далеко не единственная, но, думается мне, и не последняя, так что проследить ее интересно. «Ханна Арендт была моральным философом в куда большей мере, чем политическим мыслителем». Не совсем так. Ханна Арендт стала политическим мыслителем именно потому, что в исходном моменте была моральным философом. Причем, философом, обратите внимание, банальным и заурядным. Никакими открытиями в этой области человечество она не порадовала, что и сама понимала вполне, отчего и возражала, когда ее к философам причисляли. Исходной морально-философской позицией Ханны Арендт было среднеевропейское «все люди рождаются свободными и равными в правах», демократия, просвещение, прогресс… словом, весь известный джентльменский набор, в т. ч., разумеется, и космополитизм в качестве обязательного элемента. Отличие ее от большинства единомышленников и современников в том только состояло, что она свою философию принимала всерьез и жить стремилась так, как вытекало из этой самой философии. А когда видела, что жизнь такая не получается, ни у нее, ни у окружающих, ставила вопрос, почему. Кроме нее вопрос так ставили (и ставят) немногие, и еще меньше тех, что ответ дают такой, как дала она. Понятно, что самым весомым, грубым, зримым свидетельством проблематичности моральных устоев Европы был в то время взлет антисемитизма, увенчавшийся Холокостом. Ассимилированных, образованных и благоустроенных евреев стукнуло это как обухом по голове. Симона Вайль, соплеменница и современница, причину видела в моральном несовершенстве самих евреев, отказывающихся самоубийством искупить нехорошее мироздание, не желающее соответствовать человеколюбивым теориям. Самоубийством она и покончила. А Ханна пошла дальше. В написанной накануне прихода к власти нацистов биографии Рахели фон Фарнхаген она вполне соглашается со своей героиней. Фраза, которую А. Эпштейн перевел как «избежать своего еврейства невозможно», (а я думаю, точнее будет сказать: «из еврейства не выскочишь») – недвусмысленное опровержение всей прекраснодушной болтовни про «равенство и братство». Антисемитизм в Европе был, есть и будет. Это открытие примерно в то же время сделал Лион Фейхтвангер и стал про него романы писать. А Ханна пошла дальше. «Когда за еврейство на тебя нападают, защищаться ты должен как еврей», т. е. союзниками в борьбе будут тебе, естественно, прежде всего, люди одного с тобой происхождения. Европейской моральной философии противоречит такой отбор. Сама Ханна Арендт смотрела на него тогда всего лишь как на вынужденную (пусть и вполне оправданную) уступку трудным обстоятельствам. В конце сороковых в Эрец-Исраэль (которую прогрессивная мировая общественность и ныне предпочитает именовать «Палестиной») она оказывается в рядах космополитической оппозиции националистической политике руководства Ишува (будущего государства Израиль), строящего отношения с арабами не идеологически (братство), а прагматически (война). Руководство оправдывается необходимостью «убежища», на что Ханна возражает, что реально безопасное убежище найдется разве что на луне… Так кто же, в конце концов, оказался прав в этом споре? Вы будете смеяться, но… неправы оказались обе стороны. Ханна Арендт не изжила еще иллюзий европейской моральной философии, но она изживала их, в непрерывном столкновении с действительностью, отстаивая до последнего и отбрасывая безвозвратно. Руководство Ишува, интуитивно выбирая правильную практическую политику, не заботилось о разработке соответствующей «теоретической базы», что, в конце концов, его наследников в Осло и привело. А Ханна пошла дальше. Нет, разумеется, неправ Гершом Шолем, обвинивший ее в «нелюбви» к своему народу http://www.ling.lancs.ac.uk/groups/lip/papers/michaelmas2008/Kaposi_2008_HO.pdf – Платон ей друг, но истина дороже. Ничто не свидетельствует об этом лучше, чем «Истоки тоталитаризма» – главная книга, принесшая ей мировую славу. В этой книге бросает Ханна бескомпромиссный вызов социуму, принадлежность к которому значила для нее всю жизнь куда больше, чем принадлежность к еврейскому народу – космополитическому сообществу западных интеллектуалов. Как Тузик грелку порвала красивые сказки о «родине всех трудящихся, спасшей мир от коричневой чумы». А на дворе-то, ребятушки, год 1951, и жив еще «лучший друг физкультурников», и Генрих Манн объявляет граду и миру, что «антибольшевизм есть величайшая глупость нашей эпохи», и еврейские либералы, страдальцы великие за свой бедный народ, старательно глазки зажмуривают перед лицом надвигающегося «дела врачей». Злодейский сенатор Маккарти преследует ни в чем неповинных агентов советского влияния – за что, в самом деле? Они же не корысти ради, они токмо волею прогрессивного своего мировоззрения!.. А Ханна Арендт… Мало того, что Сталина с Гитлером на одну доску поставила, еще и с полной нелицеприятностью исследовала роль господ интеллектуалов в разработке тоталитарных идеологий и поддержке соответствующих режимов. Как раз в это время, помнится, Франкфуртская школа «Ф-шкалу» разрабатывает – образ «авторитарной личности», опоры фашизма, по психологическим качествам – диаметральная противоположность терпимому, прогрессивному и творческому интеллигенту. http://mirslovarei.com/content_soc/AVTORITARNAJA-LICHNOST-11619.html Я, мол, не я, и лошадь не моя... Бесспорно, в этой книге она выступает уже, прежде всего, выдающимся политическим мыслителем, моральный философ отступает на задний план, но еще не совсем исчезает с горизонта. Последний бой моральной философии придется на 1961 год: «Эйхман в Иерусалиме или банальность зла». Можно ли оправдать сотрудничество евреев с воинствующими антисемитами? Будь то соглашение сионистов с нацистами в начале тридцатых, по которому несколько тысяч евреев легально переселились из Германии в Эрец-Исраэль, да еще и имущество с собой прихватили, или переговоры, которые те же сионисты вели с тем же Эйхманом в Венгрии? Нет, с точки зрения морального философа Ханы Арендт такое недопустимо. Скандал и предательство! Но… Изо всех сил пытается она найти евреям в Европе «друзей», каких только и надо было брать в союзники, и… терпит полное фиаско. Да, были такие, что помогали, что прятали, рискуя собственной жизнью, но это были частные лица, политическим влиянием не обладавшие, так что приходилось им пуще гестапо опасаться собственной родни и соседей. Были государства, своих евреев не выдавшие на убой, а всего лишь ограничившие их в правах (Италия или Болгария, например). Оно конечно, в сравнении с газовыми камерами... в поле и жук – мясо, но я бы таких все-таки в «друзья» не торопилась писать. Были, наконец, страны антигитлеровской коалиции, как огня боявшиеся обвинений, что «воюют за евреев», изо всех сил стремившиеся еврейских беженцев не впускать и не формировать еврейские воинские части (за которые, кстати, Ханна очень ратовала). Так справедливо ли обвинять участников неудачной сделки с Эйхманом (евреи в обмен на грузовики)? Эйхман-то ведь и вправду согласен был, и деньги были, но… а куда их, выкупленных, девать-то? Кто их примет? Ну да, ну конечно, в то небольшое количество, что швейцарцы впустить согласились, вошли главным образом родственники и знакомые переговорщиков, но прочих-то не они ведь отсортировали, и даже не Эйхман. Прочих на смерть обрекли господа приличные, и порядочные, и глубоко демократические... Вот она, пресловутая «банальность зла». Оказывается, вся структура массового убийства, вся машинерия уничтожения легко и без усилий вписывается в повседневность, в быт, в сознание, идеи и привычки современного человека (еврея в том числе!). Не остановят ее ни моральные принципы, ни писаные законы, ни даже естественные инстинкты (их действие с успехом нейтрализуется «конвейерным» делением на мелкие операции). Вместо патологического злодея на скамье подсудимых всего лишь мелкий чиновник с крупными амбициями, но даже против такого полуграмотного ничтожества оказывается бессильной вся многовековая морально-философская традиция Запада. Непробиваемым щитом встает на ее пути то, что нынче зовем мы «нарративом»: красивая, внутренне непротиворечивая картина мира, нисколько не озабоченная соответствием реальности. И невозможно Эйхмана, строго говоря, никакими законами осудить, поскольку все законы действуют лишь внутри определенного сообщества, а сообщество, порождающее «нарратив», и законы в соответствии с ним перепишет. Против лома нет приема... окромя другого лома. В ответ на вполне логичные объяснения Эйхмана, что по его закону и морали иначе было никак нельзя, вместо статей и параграфов раздается с судейского кресла что-то вроде: «На крови моей, сука, карьеру строил, да? Так умри ты сегодня, а я завтра!». Не раз и не два Ханна Арендт за руку ловит трибунал на несоблюдении элементарных юридических правил, на выколачивании пиарного эффекта вместо выяснения истины, но Бен Гурион этим нисколько не озабочен. Бен Гурион делом занят: выстраивает собственный нарратив Холокоста, что лучше всякого традиционного правосознания сможет противостоять нарративу нацистов, и цели своей он достигает. Ну, а она? Она – сдается... В конечном итоге, наш моральный философ может, не кривя душой, предъявить миллионократному убийце одно-единственное обвинение, да и то не философским оказывается оно, а вовсе... религиозным: ты – человек, смеешь ли претендовать на прерогативы Бога! Снимайте, господа, шляпы, доставайте носовые платки – под этим переплетом навеки упокоилась моральная философия западной цивилизации. А Ханна пошла дальше. После этого, первого, фронтального столкновения немного лет потребовалось ей, чтобы распознать окончательно самого главного, самого опасного врага не только моральной философии, но и всякой морали, и даже попросту жизни. Правда, она не может еще назвать его по имени, потому что имени у него на тот момент и вовсе нет, но при следующей встрече опишет безошибочно и беспощадно: Именно отрыв от реальности поражает всякого, у кого хватает терпения дочитать до конца документы Пентагона (о вьетнамской войне). Ричард Дж. Барнет отмечает в вышеупомянутой статье: «Бюрократическая модель полностью заменила реальность: факты и трезвые оценки, столь дорогой ценой добытые множеством секретных служб, к сведению не принимались». Я не уверена, что вредность бюрократии является достаточным объяснением, хотя она в это «развитие» свою лепту, безусловно, внесла. Во всяком случае, связь (или, вернее, отсутствие таковой) между реальностью и принимаемыми решениями, между секретными службами, и гражданскими и военными учреждениями, есть, возможно, самая важная, и определенно наиболее тщательно хранившаяся тайна, открывшаяся с публикацией документов Пентагона. (Ханна Арендт «Ложь и политика» – перевод мой) Где бы в свободном мире ни дискутировались непопулярные факты, можно нередко наблюдать, что чистую констатацию оных терпят лишь поскольку того требует право на свободное выражение мнений. Т. е. наполовину осознанно, а наполовину и вовсе не отдавая себе отчета, правду факта превращают во мнение. С неудобными историческими фактами... обращаются, как если бы то были не факты, но нечто, о чем можно иметь то или иное мнение... На карту ставится, таким образом, сама фактическая действительность, что уже есть первоочередная политическая проблема. (Ханна Арендт «Истина и политика» – перевод мой) Враг номер один, самая страшная опасность – не что иное как взбесившийся нарратив. Нарратив нормальный, существовавший задолго до изобретения заковыристого этого термина, был человеку помощником и другом в познании мира и приспособлении к нему, в принятии и исполнении решений, необходимых для выживания в познаваемой среде, как природной, так и социальной. Он передавал потомкам опыт, приобретенный предками, и в каждом поколении изменялся сам, интегрируя новое знание. Современные постмодернистские нарративы лучше всего описывает знаменитый марксовский «Тезис о Фейербахе»: до сих пор философы мир объясняли, а мы теперь будем изменять его, перекраивать по своему вкусу. Это картина мира, открыто декларирующая свою независимость от реальности и даже власть над ней. Это он, нарратив, создает непробиваемую моральную броню для Адольфа Эйхмана, лишает Америку возможности выиграть войну во Вьетнаме… да и из нашего, советского, опыта туда же до кучи можно вспомнить засевание кукурузой Ледовитого океана… Как моральный философ Ханна Арендт могла бы ограничиться констатацией фатальных последствий неотличения правды от лжи, но как политический мыслитель она ставит вопрос иначе: выбор в пользу лжи является добровольным и сознательным, это не обман, а самообман, практикуемый в массовом порядке целыми странами и народами. Так в чем причина? Причина достаточно подробно раскрыта и объяснена в «Истоках тоталитаризма». Отталкивание от реальности есть характерная особенность человека deracine, в переводе «лишенного корней», а попросту, без поэзии – необходимых социальных связей. Восстание масс против «реализма», здравого смысла и всех «вероятностей мира» (Бёрк) было результатом их атомизации, потери ими социального статуса и всего арсенала коммуникативных связей, в структуре которых только и возможен здравый смысл. В их ситуации духовной и социальной неприкаянности здравое размышление над тем, что произвольно, а что планируемо, что случайно, а что необходимо, стало больше невозможно. Тоталитарная пропаганда может жестоко надругаться над здравым смыслом только там, где он потерял свою значимость (стр. 465). Оказывается, правильные отношения с реальностью не строит человек в одиночку. Он должен быть членом структурированного, иерархизированного сообщества, размер которого ограничен жестким условием: каждый должен быть услышан, каждое слово может рассчитывать на ответ. Не всегда в нем царит гармония и согласие, но всегда наличествует взаимопонимание, проще говоря, ежели и подерутся, то точно знают, зачем и почему. Еще одно необходимое условие: такое сообщество должно ощущать себя в значительной мере хозяином своей судьбы, иметь возможность проводить в жизнь принимаемые им решения, непосредственно взаимодействуя с реальностью. Возникает обратная связь: правильное решение вознаграждается, а ошибка – наказывается, автора идеи знают все, и, естественно, наибольшим престижем пользуется тот, кто лучше ориентируется во времени и пространстве. Человек массы не всегда и не обязательно «несвободен» в том смысле, в каком привыкли мы, когда высказывание своего мнения дозволено, в лучшем случае, в пределах «московской кухни». Даже если он волен с любой колокольни что угодно орать, но лишен возможности участвовать в принятии и осуществлении решений, практически влияющих на его жизнь, истина не является для него ценностью, в жизни она ему не пригодится. Гораздо полезнее для выживания будет пусть фантастический, зато психологически комфортный «нарратив», позволяющий как-то систематизировать его опыт, концы с концами свести, объяснить противоречия и катастрофы, которые он не в силах ни предусмотреть, ни предотвратить. Подробно и интересно разработан этот вопрос в книге «О революции» http://onrevolution.narod.ru/arendt/ Система районов (предложенная Т. Джефферсоном) подразумевала не укрепление демократической власти большинства, но власти каждого в пределах его компетенции; и только разбив «многих» на ассамблеи, где каждый мог быть учтён и знал бы в лицо всех других, «мы будем в такой мере республиканцами, в какой это возможно для большого общества». С позиции безопасности граждан, вопрос состоял в том, как сделать, чтобы каждый почувствовал «что он является участником в управлении и ведении публичных дел не только в день выборов раз в году, но каждый день».<…> Тем самым основная посылка, на которой основывается эта или любая другая система советов, подозревал о том Джефферсон или нет, состояла в том, что никто не может быть назван «счастливым», если он не принимает участия в публичных делах, что никто не может быть назван свободным, если он не имеет собственного опыта публичной свободы, и что никто не может быть назван ни счастливым, ни свободным, если он не принимает участия в публичной власти. Опыт такого «счастья и свободы» Ханна Арендт подробно рассматривает на примере революционных организаций, советов, возникавших во время русской революции (и уничтоженных т. н. «советской властью»), общин национальных меньшинств, и, наконец, полиса – древнегреческого города-государства. Гражданин полиса считал своим основным занятием коммуникацию с прочими гражданами, а целью жизни – оставить о себе память в родном сообществе. Вот что предлагает она западной цивилизации в качестве выхода из тупика: вместо космополитического «мирового гражданства» – гражданство джефферсоновского «округа», Путиловского завода, Афин или Касриловки. Строго говоря, это, конечно, не традиционный национализм, считающий «братьями» всех членов одной этнической общности, ибо решающую роль играет в ее рассуждениях принадлежность не этническая, а социологическая. Одновременно гражданином Афин и Спарты быть нельзя, хотя и те, и другие – греки, но... будучи скифом, не станешь гражданином Афин. Значит, соответствующая национальная принадлежность необходима, хотя и недостаточна. В Касриловке урядник Вася на взятки может рассчитывать, но никак не на «гражданство». С Путиловским заводом ситуация несколько сложнее, рабочий коллектив мог, в принципе, и многонациональным быть, но… лишь поскольку Россия являлась империей, т. е. нерусские народы в своем составе удерживала силой. Реальная власть советов развалила бы ее еще быстрее, чем это на самом деле произошло, и нерусские в течение пары поколений либо ушли бы, либо ассимилировались. Можно, кстати, вспомнить еще один пример подобных общин – первохристианство. В исходном моменте в общины эти вступали люди из самых разных культур и народов Римской империи, но они в историческом масштабе довольно быстро СТАЛИ единым народом, СОЗДАЛИ его в процессе интенсивной общинной жизни. Тот тип сообщества, в котором Ханна Арендт видела спасение, возможен только либо в рамках существующей, либо как зародыш будущей национальности. Космополитизм ему противопоказан решительно, окончательно и бесповоротно, но… Национальное существование не надо путать с национальным государством. Национальные общины даже у самых, что ни на есть, угнетенных народов любой империи успешно существовали веками, и они же распадаются у нас на глазах в национальных государствах современного Запада. В конце сороковых Ханна Арендт и ее единомышленники отвергали идею еврейского национального государства, в частности, и потому, что эта знакомая им по Европе модель представлялась весьма проблематичной. Перед мысленным взором цивилизованных европейцев витал с начала ХХ века неясный, но влекущий образ единого государства древней цивилизации Старого Света, а будучи евреями, они просто даже за обиду считали, на новообретенной родине по моде прошлого века государство кроить. В мечтах видели они нечто вроде федерации свободных общин, с еврейской стороны представленных главным образом кибуцами, а с арабской – чего уж там у них найдется. Но ничего из этого не вышло, да выйти и не могло (из объединенной Европы, кстати, похоже – тоже). «Швейцарский путь» в истории скорее исключение, чем правило, для него нужно много условий, и не в последнюю очередь – определенное сходство, близость между культурами соответствующих сообществ. Только империя методом заведомой неравноправности и большой дубинки может обеспечить в рамках одного государства сосуществование более или менее разнокультурных общин, предоставляя им значительную внутреннюю автономию. Но все равно, как правило, все они дружно империю не любят, не чают, как от нее избавиться. Единственным известным мне исключением, когда разномастные и разнокультурные общины добровольно соглашались на квазиимперскую иерархическую структуру, была Америка, по-видимому, в связи с тем, что все чувствовали себя, так или иначе, не автохтонами, а пришельцами: на верхней ступеньке белые протестанты, на нижней – бывшие черные рабы. Но сегодня уже и она под вопросом. Недовольство покоренных народов не тем даже обусловлено, что не дают им тех же прав, что «титульной нации» а тем, что вот именно дают им ТЕ ЖЕ права, когда им-то нужны ДРУГИЕ. Не утешает израильского араба совершенно та же свобода слова и печати, какую имеет израильский еврей, а оскорбляет его отсутствие права жену зарезать за неверность. У еврея, разумеется, тоже такого права нет, ну так еврею же оно и без надобности… Главными сторонниками национальных государств в нашем мире являются именно люди с психологией «общинного» типа. Именно они чувствуют себя униженными и оскорбленными, когда судьбой их распоряжается не просто кто-то, кроме них самих, но еще и кто-то культурно чуждый, не понимающий, чего вот именно им от жизни надо. «Космополитическая» позиция Ханы Арендт вступает тут в прямое противоречие с позицией тех, кого сама она считает надеждой и опорой. Но какие же претензии предъявляет она национальному государству? Прежде всего, на словах декларируя приверженность правам человека, независимо от его происхождения и культурной принадлежности, на деле обеспечивало оно их только «своим», людям т. н. «титульной нации». Именно национальное государство в своем инстинктивном стремлении от чужаков отделаться, ответственно, по мнению Арендт, за возникновение беженцев-апатридов, существующих и вовсе вне закона, без всяких прав. Беда бесправных не в том, что они лишены права на жизнь, свободу и стремление к счастью либо равенства перед законом и свободы Мнений (формул, которые были составлены, чтобы решать проблемы внутри данных сообществ), а в том, что они вообще больше не принадлежат ни к какому сообществу. Их проклятие не в том, что они не равны перед законом, а в том, что для них не существует никакого закона; Не в том, что они угнетены, а в том, что никто не хочет даже угнетать их. («Истоки тоталитаризма», стр. 395) Действительно, в момент формирования национальных государств Восточной Европы беженцев было много, а проблем с ними – еще больше. Причем, проведенные империями границы создавали (в т. ч. и у Ханны Арендт!) впечатление, что технически неосуществимо каждой нации свое государство дать. То же самое наблюдаем мы сегодня, когда процесс пошел в других регионах земного шара, прежде всего, конечно, в Африке. Однако со временем границы провести удалось и выяснилось, что национальное государство умеет не только создавать проблему беженцев – оно и решать ее умеет. На сегодняшний день Восточная Европа завершает процесс деления на национальные государства. Последним серьезным взрывом был распад Югославии, Чехия со Словакией разошлись полюбовно. Остаются еще значительные русские меньшинства в странах Балтии, остается проблема Косова, с трудом находят общий язык две части Украины, но это уже «последние тучи рассеянной бури», это и сравнить невозможно с тем, что там происходило между двумя мировыми войнами. Национальные государства Греция и Турция сумели договориться об обмене населением и предотвратили резню. Национальные государства Германия и Австрия приняли и обустроили миллионы изгнанных «фольксдойче», последними из могикан были, кажется, «русские немцы» из Сибири и Казахстана. Национальное государство Франция, уходя из Алжира, своих забрало с собой и даже евреями не побрезговало, а вот имперская Россия русских на Кавказе и в Средней Азии бросила на съедение исламистам. Национальное государство Израиль собрало не только недорезанных ашкеназов, которых Европа не захотела принять назад, но и евреев, изгнанных из арабских стран, число которых, кажется, вдвое превышает количество «палестинских беженцев». В том, что эти, последние, зависли, виновата не в последнюю очередь, концепция всеарабского халифата (а не национального государства!), которая от уничтожения Израиля отказаться никак не дает, да еще ООНовские чиновники, что очень ловко приноровились с них кормиться. Так что главный упрек Ханы Арендт в адрес национального государства определенно несправедлив. И более того: опыт показывает, что любая попытка честного уравнения в правах «своих» и «чужих» приводит с какого-то момента к переходу количества чужих в качество жизни для своих: «параллельные миры», живущие рядом, но не вместе, «гетто», в которые боится сунуть нос полиция, рост преступности, особенно среди молодежи и, соответственно, рост ксенофобии с обеих сторон. Трудно объяснить немцу или французу, что не «злой» ислам тому виной, а просто целые поколения проваливаются между двух стульев. Если бы тот же подросток в своем родном Алжире попробовал вести себя с полицией, как он может себе позволить в парижском пригороде, его бы просто пристрелили без разговоров, и никого бы это не шокировало. Если бы французский полицейский попробовал так «воспитывать» французских подростков – в два счета угодил бы под суд. Норма – и то, и другое, в каждой культуре свои правила игры, но при попытке в одном и том же обществе жить одновременно по галахе, шариату и сталинской конституции, возникает игра без правил и полная неуправляемость тинэйджеров. Единственный способ этого избежать – быть национальному государству без стеснения национальным, решительно отказывая в приеме всякому, кто со своим уставом полезет в чужой монастырь. Куда труднее найти решение для проблемы иной: Процесс распада этнических общин в равной мере характерен как для имперских, так и для национальных государств западного типа. Он в равной мере порождает массу – питательную среду тоталитаризма. Иными словами, национальное государство как таковое кой-какие проблемы решает, но только – не главную проблему, на которую Ханна Арендт успела еще указать, но не успела подробно рассмотреть эту тему в контексте ни европейской, ни еврейской истории. А подумать тут есть над чем. Например, не является ли идеологический национализм в какой-то мере реакцией на разрушение нормальной (т. е. общинной) национальной жизни? Стоит ли огорчаться, что так и не стал наш Израиль классической демократией западного типа (хотя, разумеется, в сравнении с арабскими соседями мы тут ну о-о-очень дикий Запад!)? Может быть, та часть нашего населения, что вполне сознательно предпочитает общинную жизнь, не гиря на ногах, а, наоборот, шанс в борьбе за выживание?.. …Ханы Арендт сегодня с нами нет. Но все же попробуем учесть и использовать самое ценное, что есть в ее теоретическом и практическом опыте. Давайте пойдем дальше! |
|
|
|