בס''ד
|
к оглавлению раздела
О Меире Каханэ - раввине и человеке |
|
|
|
24 Октября 2010
Заочно я уже был знаком с равом Меиром Каханэ давно, с дней моей юности - по публикациям в советской прессе о “фашиствующей Лиге защиты евреев” и по сообщениям закордонных радиоголосов об акциях, предпринятых Лигой против различных советских представительств в США и Европе. Лично я познакомился с равом Каханэ летом 1987 года, в Иерусалиме. “Я рад видеть хорошего еврея!”, - сказал мне, с улыбкой, рав Каханэ, когда меня представил ему мой знакомый, Узник Сиона Яаков Левин, с которым мы прибыли в Израиль в один день и которого раввин Каханэ лично встречал в аэропорту им. Бен-Гуриона. - “Но ведь вы меня совсем не знаете, может я не столь хорош, как Вам кажется”, - ответил я, совершенно не ожидавший такого приема и той простоты, с которой обратился ко мне человек, которого я считал великим и важным. - “Приходящие ко мне с улыбкой - гарантированно хорошие евреи. В моем движении нельзя сделать карьеру, можно только пожертвовать собой ради народа Израиля. Конечно, такие люди - хорошие евреи”, - сказал мне рав Каханэ, улыбнувшись и пожав мне руку. С этого момента я, на всю жизнь, стал каханистом. С первых же дней знакомства и общения, бросилась в глаза одна особенность рава Меира Каханэ: он без слов, самим своим поведением вселял в окружающих его людей уверенность в собственной правоте и верности избранного пути. Каханистам было очень непросто терпеть отношение к себе, со стороны истеблишмента, коллег по работе и соседей, как к маргиналам, экстремистам, фанатикам. Без сомнения, еще более трудно было терпеть это самому раву Меиру, однако внешне это никак не отражалось на его поведении. Штаб-квартира движения КАХ располагалась на улице Агриппас, напротив рынка “Маханэ-Иегуда”. Он был любимцем рыночных торговцев и большого числа покупателей на рынке. Сто метров, которые он должен был ежедневно, а иногда и по несколько раз в день пройти от места парковки автомобиля до входа в здание, где располагался штаб, он не мог преодолеть спокойно, без помех: со всех сторон бежали люди, чтобы поприветствовать его, пожелать успеха или просто заглянуть в глаза человеку, о котором ходили самые невероятные легенды (одни на его примере воспитывали подрастающее поколение, а во многих семьях его именем даже пугали детей). Несмотря на невероятную загруженность делами - партия, Кнессет, ешива, работа над книгами - рав Меир никогда не позволял себе разочаровать этих людей, не уделив им хотя бы нескольких секунд, обязательно - либо глядел им в глаза, либо хлопал по плечу или жал руку, создавая запоминающийся физический контакт. А в штабе его ждали соратники по движению: два тель-авивских адвоката, директор банковского отделения в Иерусалиме, учитель с огромным стажем, переводчик, редактор и издатель, раввины - публика, совершенно не соответствующая имиджу ни маргиналов, ни экстремистов, ни фанатиков. Переход рава Меира от общения с публикой на рынке к деловому разговору с этими, совершенно иными людьми, был естественным и незаметным, в принципе - его словно и не было вообще, но это не казалось принижением их значимости со стороны их лидера - рав Каханэ был словно над всем этим. Если рава Каханэ на улице окружали дети, в кармане его пиджака для них всегда находилась горсть конфет - леденцов или карамели. Первым моим впечатлением было, что он специально запасается конфетами на этот случай, и это выглядело как-то странно - мелко или мелочно, что ли. Я постеснялся спросить его самого об этом и задал вопрос кому-то из ветеранов движения. “Просто рав Меир сам очень любит сосать леденцы, как кто-то привык постоянно дымить сигаретой. Ему постоянно намекают на вредность этой привычки для здоровья, и он с радостью избавляется от конфет, раздавая их детям, чтобы лишить самого себя этого соблазна”, - объяснили мне. В конце 1987 года началась интифада и появились первые ее жертвы. Рав Каханэ принял решение: он должен быть первым, кто прибудет на место каждого теракта и первым, кто навестит каждого пострадавшего. Поскольку у него не было водителя, который постоянно дежурил бы, ожидая приказа выехать на место - его парламентским помощником был Барух Марзель, весивший тогда более 150 кг и не способный ни управлять автомобилем, ни сопровождать рава в каждой поездке, а секретаршу, Шуламит, раву Меиру и в голову не приходило использовать в качестве водителя, возникла необходимость либо быстро находить водителя-волонтера, либо активиста, который сопровождал бы рава в его поездках. Однажды вызвавшись сопровождать рава Меира, я уже не мог отказать себе в этом удовольствии в последствии и стал постоянным адресом для этой цели - мне звонили иногда даже на работу, и я неоднократно отпрашивался у начальства, под разными предлогами, чтобы отправиться в очередную поездку. Вот несколько зарисовок из этих поездок: - В Шуафате, от попавшей в его автомобиль бутылки с “коктейлем Молотова”, пострадал полицейский, по фамилии Перельмутер. Мы навестили его в больнице “Хадаса Эйн-Карем” - у Перельмутера были обожжены обе руки и лицо. На дверях больницы висела табличка - “Коэнам - не входить” (то есть в больнице кто-то умер и его тело еще не вынесли из больничной палаты в морг). Рав Каханэ присел на скамейку, недалеко от входа и, достав из кармана блокнот, стал что-то писать (позже я понял, что каждую свободную минуту он использовал для работы над очередной статьей, речью в Кнессете или главой книги, причем все цитаты из еврейских святых источников он приводил наизусть). Многие посетители больницы и даже медперсонал, заметив его, останавливались на несколько секунд, приглядываясь, чтобы удостовериться, что это - тот самый одиозный раввин и политик, которого они ежедневно видели на первых полосах газет, а затем ретировались, ища другого входа в больницу. Некоторые уходили пятясь, желая еще на секунду сохранить визуальную связь с равом Меиром, но большинство ретировались в страхе или с выражением брезгливости на лице. Сам рав Каханэ был настолько погружен в свою работу, что не замечал всего этого. Мы поднялись в палату, в которой был госпитализирован раненый Перельмутер, и застали его сидящим на койке, с забинтованным лицом так, что оставались лишь щелочки для глаз и рта, и с забинтованными руками, удерживаемыми в горизонтальном положении специальными приспособлениями. Медбрат готовил что-то к очередной процедуре, а санитарка кормила Перельмутера с ложечки. Медбрат и санитарка разговаривали друг с другом по-арабски. Когда мы вошли в палату и эти двое узнали рава Каханэ в лицо, они оба немедленно покинули палату, что-то возмущенно бормоча. Рав Каханэ взял оставленную санитаркой миску с едой и стал самостоятельно кормить Перельмутера, а меня послал за дежурным врачом. Когда врач пришел, рав Каханэ выразил ему свое возмущение по поводу поведения медперсонала и потребовал, чтобы немедленно прислали санитара-еврея. “И так будет до тех пор, пока пациент не выздоровеет - за ним будут ухаживать только евреи, чтобы мои визиты к господину Перельмутеру не наносили ущерб качеству его обслуживания в больнице. А я обязательно еще вернусь навестить его!”, - заявил рав Каханэ дежурному врачу. Из “Хадасы Эейн-Карем” мы отправились навестить семью демобилизовавшегося из ЦАХАЛа репатрианта из Индии (не помню его фамилии), который устроился работать на стройку и был зверски убит, ударами кувалды, арабскими рабочими. Семья погибшего жила в одном из мошавов в долине, южнее Эйн-Карема. Навестив семью и выразив ей соболезнования, мы возвращались в Иерусалим уже затемно. Рав Каханэ вел машину, а мне вручил карту местности, по которой я должен был следить за нашим движением, чтобы не заблудиться. Но мы все же заблудились (рав Меир упрямо не пожелал повернуть на одном из перекрестков, несмотря на мою штурманскую команду) и оказались, неожиданно, посреди деревни, которая, судя по характерной застройке и запаху протекающей канализации, была населена арабами. Заметив на площади незнакомый автомобиль, арабы стали окружать его, пристально вглядываясь в его окна. Стало страшно, а я, впервые попав в такую переделку, растерялся. Рав Меир решительно открыл дверь автомобиля и вышел. Он прикрикнул на окруживших нас арабов и потребовал освободить дорогу автомобилю. Я вышел со своей стороны автомобиля и незаметно поднял с земли палку или сук, валявшийся у колес. Я не стал угрожающе поднимать свое “оружие”, не желая провоцировать неравное столкновение, но тем самым не дал арабам разглядеть - что именно находится у меня в руках, оставив им сомневаться - а вдруг действительно оружие? Рав Каханэ продолжал повышать голос: “Ну, подождите, я с вами разберусь!”. Арабы остановились, в замешательстве, и стали постепенно отступать от автомобиля. Считанных секунд нам хватило для того, чтобы вернуться в автомобиль, сделать крутой разворот и быстро покинуть деревню. С того вечера, секретарша движения КАХ, Матильда, звоня ко мне домой или на работу по телефону, отмечала: “Рав попросил прежде всего проверить, не можешь ли именно ты сопровождать его в очередной поездке”. Я, конечно, никогда не отказывал. Эта моя безотказность едва не привела к краху моей семьи, и сохранить ее помог мне сам косвенный виновник создавшейся ситуации - рав Меир Каханэ. Дело в том, что в конце 1987-го родился мой сын-первенец, а к середине 1988-го моя жена вновь забеременела, а меня, уже в течение почти года, фактически никогда не было дома: в 06:00 я выходил из дома на работу, а с работы отправлялся прямо в очередную поездку с равом: к посещениям мест терактов и госпитализированных жертв интифады прибавились митинги и встречи с репатриантами - я стал переводчиком рава на русский язык, а он жаждал своими глазами увидеть как можно больше репатриантов из СССР, которые стали все чаще прибывать в Израиль, в годы перестройки. А в сентябре 1988 года началась предвыборная кампания. Почти ежедневные поездки по всей стране заканчивались часто заполночь и, возвращаясь домой, я был совершенно не в силах помочь беременной жене в решении бытовых проблем. Обстановка в доме неминуемо накалилась и жена поставила вопрос о разводе. Ее ультиматум был обращен не только ко мне, но и к раву Каханэ: - “Если он не только политик, но и раввин - пусть ответит на вопрос: имеешь ли ты право оставлять беременную жену, с младенцем на руках, без всякого внимания и помощи?” Несколько дней я не решался задать раву этот вопрос - не хватало ему еще и моих личных проблем, думал я. Но возвращаться домой становилось каждый раз все труднее и я решился. Я задал раву Меиру этот вопрос, когда мы возвращались в Иерусалим из Акко, после очередного митинга и встреч с избирателями и репатриантами. Он задумался, секунд на 30, а затем достал из кармана пиджака визитную карточку движения КАХ и, продолжая вести автомобиль, написал на ее обратной стороне свой домашний телефон и имя его жены - Либи. Следует подчеркнуть, что рав Меир очень редко давал людям свой домашний телефон: он ревностно охранял свою семью от вмешательства посторонних, особенно - от прессы. Рав вручил мне визитную карточку с домашним телефоном и сказал: “Пусть женщины пообщаются между собой на эту тему”. С этим я и вернулся домой в ту ночь - было уже час с лишним. Жена не спала и ждала меня, сидя у стола в салоне квартиры. Я молча вручил ей карточку. Повертев ее в руках и заметив написанный рукой рава телефонный номер, жена потянулась к телефонной трубке. Глянув на часы, жена оставила телефонную трубку в покое и на несколько минут задумалась. “Скажи - сколько времени еще продлится эта ваша предвыборная кампания?”, - спросила она меня. - “До ноября”, - ответил я. “Но с декабря я уже смогу вновь рассчитывать на тебя - обещаешь?”, - спросила жена. “Конечно”, - ответил я. “Обманешь - лично пойду к раву, и вам обоим мало не покажется”, - пригрозила жена. Я сделал все, чтобы ей не пришлось приводить в исполнение эту угрозу. И не только потому, что люблю свою жену и детей - я знал, что для рава Каханэ разрушение любой еврейской семьи было самой большой трагедией. После того, как партию КАХ не допустили до выборов, рав Каханэ не прекратил ни митингов, ни встреч с организованными активистами группами граждан, но интенсивность поездок по стране стала гораздо меньше. Рав Каханэ перестал требовать у секретарши, Матильды, звать в эти поездки именно меня. Я заменил Якова Левина в штабе движения (в связи с сокращениями, вызванными прекращением финансирования КАХ из бюджета Кнессета, он был уволен и занялся поисками работы) и часть организационной и пропагандистской работы я стал выполнять дома, больше времени уделяя семье. Ощущения краха движения, в связи с запретом на баллотирование на выборах, у меня еще не было. То, что в израильской общественно-политической жизни закончилась эпоха Каханэ стало мне ясно, когда мы с равом вернулись, как всегда поздно, из поездки, в которую жена меня отпустила: Матильда сказала - больше некому. Я проводил рава, по его просьбе, до двери его квартиры - у него не оказалось при себе денег, чтобы оплатить мне такси - автобусы уже прекратили ходить, и другого способа вернуть меня домой не было. На дверях квартиры рава Каханэ я увидел табличку: “Благотворительный фонд для женихов и невест закрылся”. У меня екнуло сердце. Мало кто знает, что рав Каханэ не тратил на себя и семью зарплату депутата Кнессета - он основал на ней Благотворительный фонд для женихов и невест - бесприданников. Поскольку, на тот момент, никаких заявлений или объявлений о закрытии движения КАХ, несмотря на запрет баллотироваться, не было, это объявление о закрытии Благотворительного фонда для женихов и невест оказалось для меня болезненным свидетельством грядущих закрытий множества учреждений, которые действовали под эгидой КАХ. Одним из таких учреждений было Бюро рассмотрения жалоб граждан, во главе которого стоял Шмуэль Фарбер. Он помогал людям решить проблемы, возникавшие у них при общении с чиновниками государственных и муниципальных учреждений, а на складе Бюро нуждающиеся могли получить (бесплатно) бытовые электроприборы и другую необходимую утварь. Однажды, зимой 1988-го, в Бюро пришла женщина и вернула Шмуэлю Фарберу электрический спиральный обогреватель. “Я не в состоянии оплатить счет за электричество. Из-за этого прибора, счет настолько вырос, что я просто разорена”, - пожаловалась пенсионерка. Услышав это (Бюро находилось в комнате, отделенной от кабинета рава стеклянной стеной) рав Каханэ прервал совещание и вошел к Фарберу. - “Ты должен был это предусмотреть, снабжая женщину электроприбором. Немедленно найди масляный радиатор, более экономичный”, - сказал рав Каханэ Шмуэлю Фарберу. - “Дайте мне неоплаченный счет на электричество”, - обратился рав Каханэ к женщине. Получив счет, рав Каханэ достал из кармана деньги и приказал мне оплатить его. “Мы, по неосторожности, нанесли женщине ущерб. Мы обязаны покрыть его”, - объяснил рав Каханэ, отвечая на молчаливый вопрос, стоявший в моих глазах. Вообще щепетильность рава Каханэ в финансовых вопросах уже однажды меня потрясла. Как-то раз у рава не оказалось в кармане мелочи, чтобы оплатить парковку автомобиля и я заплатил вместо него. После этого я несколько дней не появлялся в штаб-квартире КАХ. Зайдя в штаб, по прошествии нескольких дней, я столкнулся с равом Каханэ, вышедшим мне навстречу из его кабинета. “Твои деньги уже несколько дней жгут мой карман. Я что - должен был потратиться на оплату посыльного, чтобы вернуть тебе долг?”, - пожурил меня рав. Я, если честно, совсем забыл о тех нескольких шекелях, но рав Каханэ себе этого никогда не позволял. Он был также щепетилен и в отношении к еде: когда мы, в рамках агитационных кампаний, посещали рынки в разных городах страны, рава звали в каждую вторую харчевню, чтобы угостить, но он соглашался перекусить только в одних и тех же местах каждый раз. Я не сразу сообразил, что это связано не с наличием определенной лицензией на кошерность. Не с первого раза я заметил, что владелец харчевни подает раву очень маленькие порции блюд - рав приучил его к этому, принимая ровно столько пищи, сколько мог съесть за один присест, за те несколько минут, которые он мог уделить этому перерыву в агитационной кампании, не допуская выброса остатков еды и не желая вынуждать остальных участников мероприятия ждать его слишком долго. Если мне не изменяет память, парковку автомобиля рава я оплатил, когда мы приехали в Тель-Авив, на День книги 1989 года - на площади Царей Израиля стоял и лоток с книгами рава Каханэ. Когда мы были на пути к лотку, нам навстречу, из толпы, вышли трое парней, в рваных джинсах и майках - мы часто видели таких на предвыборных митингах левого РАЦа. Я ускорил шаг и приблизился к парням, пытаясь предотвратить возможную провокацию со стороны парней и дать раву время покинуть опасную зону. “Мы только хотим сказать раву пару слов, честно”, - сказали мне парни. Рав дал мне знак пропустить их. “Мы против твоей идеологии. Но мы возмущены тем, что тебя не допустили до выборов. Мы предпочли бы победить тебя в честной борьбе, а не путем антидемократических запретов. Мы хотим, чтоб ты знал это, как и то, что мы тебя не боимся”, - сказали парни. Сегодня я вспоминаю об этих парнях с симпатией. В течение 1987-1989 г.г. я не раз был свидетелем того, как, в любом городе страны, стоило раву Каханэ выйти из автомобиля - его тут же окружали люди. Чаще всего - чтобы выразить ему поддержку или попросить его благословения. Иногда - чтобы поблагодарить за помощь, полученную от активистов КАХ или лично от рава, в решении разного рода сложных проблем (причем меня потрясало, что очень многих рав помнил в лицо и по именам и был в курсе подробностей сотен таких дел). Если мы, находясь по дороге на очередное мероприятие, задерживались и не успевали доехать до ближайшей синагоги, чтобы помолиться минху (полуденную/предвечернюю молитву) в миньяне, рав выходил из автомобиля на тротуар любой улицы и обращался к первому же встречному с просьбой организовать миньян прямо на месте. Обычно, не проходило и пяти минут, как миньян собирался и люди заверяли рава, что запомнят эту минху на всю жизнь. Однако в 1990-м, мы остановились на одной из улиц Хадеры и попытались собрать миньян. Но безуспешно. В припаркованном нами у тротуара автомобиле осталось включенным радио и было слышно сообщение о каком-то теракте или столкновении между евреями и арабами, закончившемся кровопролитием. Никто из прохожих не остановился, не прислушался. “Равнодушие, апатия… Это то, что уничтожит эту страну, этот народ”, - тихо и задумчиво сказал рав Каханэ. Мы помолились минху без миньяна и продолжили наш путь. Это была одна из последних моих поездок с равом Каханэ. Последний раз мы встретились в штаб-квартире КАХ, на улице Усышкина в Иерусалиме, за две недели до его отъезда в США, оказавшегося роковым. Об убийстве рава Меира Каханэ в Нью-Йорке мне сообщил ранним утром хмурого осеннего дня мой друг, по телефону. Центральное мероприятие памяти раввина Меира Каханэ (да отмстит Вс-вышний кровь праведника!) состоится 18-го Хешвана\26 октября, во вторник, в конференц-зале гостиницы “Рамада” в Иерусалиме, в 18:00. До того, в этот же день, в 16:00, состоятся поминки рава Меира Каханэ на месте его захоронения, на кладбище “Гар-а-Менухот” в Гиват-Шауле, в Иерусалиме.
|
|
|
|
