בס''ד
|
Марк Азов |
 -Ну,
вот, ты и проиграл свою войну, - сказал он.- Какую войну? Где война?- я с трудом расклеил глаза. Ничего, кроме коробочек с лекарствами на столике. - Ты их выстроил двумя колоннами, - усмехнулся он.- Это твои боевые порядки? - Кто вы такой, и где вы прячетесь? - А я и не прячусь. Взгляни на календарь. - А-а…Тогда понятно. - Давай побеседуем. - А ,что, еще есть время? - Немного. Но на этот раз тебе не увильнуть. Где та твоя шапка-невидимка? - Это вы о чем? - О той самой ,с малиновым околышем. - Ах, вот ты кто. Тот самый снайпер. - Тот снайпер, ты знаешь где. Оттуда не возвращаются. Теперь я за него. - Откуда ты знаешь про фуражку? - Я знаю все. Мы смотрели сквозь один и тот же прицел , и я, и снайпер, одновременно. - Выходит, я и тебя провел. - Меня не проведешь… - Да уж… Рявкнул телефон… Я схватил трубку. - С днем рождения тебя. До ста двадцати! Разогнались. Я без всякого энтузиазма прошелся по боевым порядкам своих лекарств. Сглотнул пару таблеток, запил из стакана. А, и правда, где та фуражка? Наверно. бросил тогда в кювете, там ее и затоптали…А какая была фуражка, ну, не фуражка, а мечта! Тогда еще даже генералы таких не носили. В офицерских фуражках, с гордой высокой тульей, и лихим закругленным маленьким козырьком, нам , детям Страны Советов, изображали белопогонников (они же золотопогонники) - царских сатрапов и белогвардейскую сволочь. У командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии фуражки были куда скромнее: лепешка с козырьком. Зато из хорошего сукна ярких цветов. У пограничников верх и околыш цвета первой весенней зелени , у войск НКВД - верх ядовито- сиреневый, кавалеристы щеголяли в синих, летчики в фиалковых цветах, артиллеристы ограничивались пугающе черным, а у пехоты был скромный «защитный» верх, зато малиновый околыш.. Война все эти цвета стерла. Даже лаковый козырек, типа штыковой лопаты, позеленел… А нам, наскоро сделанным лейтенантам, выпускникам училища в Ашхабаде, вообще, выдали пилотки, и будь здоров.. Но наш выпуск совпал по времени с событием выдающимся: наш советский паровоз, который «летел вперед» рассчитывая на «в коммуне остановку», внезапно резко подал назад и стал откатываться ко временам «православия, самодержавия и народности». Потому что партия – наш рулевой ( в одном усатом лице) решила, что под российским имперским флагом советскому колхознику будет сподручнее массово помирать на полях сражений, - и армии вернули погоны. Таким образом, мы, первые из выпускников злосчастного училища смертников, получили не петлицы с кубарями, а погоны со звездочками. И ощутили себя , представьте, не белогвардейской сволочью - золотопогонниками, а белой костью, голубых кровей господами юнкерами, произведенными в офицеры. Нам, «бабочкам-однодневкам» только фуражек с высокой тульей не хватало для дурацкого счастья И надо же, что в то самое время, в том же азиатском Ашхабаде помирал полуголодной смертью эвакуированный еврей-шапочник, который сподобился еще в царские времена шить фуражки и господину приставу, и приезжему штабс-капитану, да мало ли еще кому. И новоявленные господа-юнкера, не все, конечно, а самые книжные из нас, тайком потянулись к коморке шапочника….Мы подарили ему большой кусок счастья на старости лет, а он построил воздушные замки для наших лопоухих голов. - Может, в моих фуражках, вы припомните фашистам, товарищи военные, что у меня пол Мелитополя было родичей? На последнем построении мы стояли еще в пилотках. Начальство так и не узнало , что из ворот, опутанных колючей проволокой, оно выпустило не очередную серую скотинку, а бравых подпор-р-ютчиков из старого кино. Научный факт, еще сэр Ньютон доказал: фуражка давит на голову, а не голова - на фуражку. Когда поезд, набрав ход, оставил вокзал позади, и почухал степью , мой друг Ося , с глазами счастливого барана, первый вытащил свою фуражку из «сидора», надел набекрень и высунул голову в окно,- знай наших. Думаю, каракумские скорпионы были первыми и последними свидетелями его триумфа. Ветер шутя- играючи сдул этот курносый парусник с его стриженной головы, фуражка еще некоторое время пыталась лететь, ныряя, наперегонки с поездом, пока не отстала безнадежно. Но ветер не на того напал. Ося сорвал стоп-кран. Поезд тормозил невыносимо нудно. Ося выскочил, как был, в кальсонах на подножку… Но ничего, кроме хвоста поезда уже не увидел. А сопровождающий, командир роты, так матерился , что даже грохот двинувшегося состава, не заглушил потока русской речи. Так была потеряна первая из фуражек. А головы ? Пока их еще только кружило… За три дня в Москве, в резерве, я настолько привык носить фуражку не в вещмешке, а на голове, что и думать о ней забыл, когда очутился в прифронтовой полосе на дороге, ведущей в Ад, там так и было написано «Дорога ВАД»( Военно-административная дорога), то есть по пути к месту службы, которое предстояло еще найти. Место это на условном языке называлось «Хозяйство Ушакова». И даже столбики попадались с такой надписью. Но я-то знал, что никакое это не «хозяйство», а особая отдельная гвардейская ордена Суворова и еще кого-то бригада резерва главного командования, на минутку. И вот, в поисках «Хозяйства Ушакова», я набрел на какого-то дядю в кожаном пальто без погон. Дяденька оказался весьма осведомленным, любезно показал мне кратчайший путь, но, на прощанье, посоветовал снять фуражку и заткнуть ее себе поглубже. - Это почему же? - Потому что командир бригады, тот самый Ушаков, настоящий тиран, сатрап и самодур. Все его офицеры, до начштаба и до замполита включительно, должны ходить в пилотках, а фуражка на всю бригаду одна, вот такая , как на мне, с брезентовым козырьком и «цвета каки»,- (на дяде был такой же головной убор, как на всех довоенных портретах Сталина).- Только сам самодур Ушаков щеголяет в такой вот сраной шапке, которую он называет короной. Если этот сатрап увидит тебя с малиновым околышем, я просто представить не могу, что он с тобой сделает. - А что он может сделать? Дальше фронта не пошлет. Я был молодой, свободолюбивый, в училище во время поверок при звуке моей фамилии правофланговые автоматически кричали: «На гауптвахте». Так неужто теперь в офицерском звании я буду шапку ломать перед каким-то сатрапом , коронованным полувоенным картузом? Резиденция командира бригады помещалась в автофургоне. Там пили спирт старшие офицеры, от майора и выше, с засунутыми за ремни пилоткам . В центре восседал полковник, Герой Советского Союза. Матерчатая фуражка лежала перед ним на столе. Я, конечно, сразу узнал того добродушного дядю в кожане, который любезно послужил мне проводником по дороге в Ад. Но что мне оставалось делать, не прикладывать же руку к непокрытой голове. Вскинул к малиновому околышу: - Для прохождения службы прибыл… - А слушать советы старших не привык. За то, что одет не по форме, пять суток ареста. - Есть пять суток! Устав я знал на зубок. Офицеров на губу не сажают, мне теперь положен домашний арест. - Прикажете ехать домой, товарищ гвардии полковник? - Кр-р-ругом! После войны отсидишь… Умный? Посмотрим, какой ты умный . А я, как только вышел из фургона, сразу понял., какой я дурак, да еще в в колпаке . Ведь даже тыловые крысы сменили «повседневную» форму на полевую. И я спрятал фуражку в мешок поглубже, а на свою повинную балду напялил пилотку… Поди знай тогда, что фуражка спасет мне жизнь. C «хозяйством Ушакова», я, не ужился даже в пилотке, и пришлось пропахать животом пол Европы в составе других, не столь элитных подразделений. Но под конец войны довелось свести шапочное (подчеркиваю это слово) знакомство с воинской частью, куда более отборной, привилегированной, я бы сказал, изысканной… но со стороны противника. На нас была брошена последняя надежда рейха - дивизия «Великая Германия», и один из полков ее, полк сопровождения ставки фюрера, атаковал нас в лесу, где в прежние времена прусские юнкеры благородных кровей охотились на оленей. Сейчас от их заповедного леса остались лишь изуродованные культи деревьев, торчащие из песка, усыпанного хвоей и гильзами. Ко мне подошел чудом уцелевший немец в шляпе с пером и убитым зайцем в руках, егерь, попросил подписать бумагу, что его подопечного-зайца не браконьер подстрелил , а советская артиллерия. Но нам было не до зайцев, мы сами поджали уши, потому что фрицы устроили нам своеобразную психическую атаку. Где-то справа, потом слева, показалось даже позади нас, заиграли тирольские рожки…Тата-тата…Тата-тата…Печально замирающая и вновь оживающая музыка пилила наши души. Как потом оказалось, они катались по окрестным дорогам на пожарных машинах с прерывистыми сиренами, каких у нас еще не было. У многих подвело животы. Мы лежали у ящиков трофейных гранат с длинными ручками и ждали неминуемого…. Но в котле оказались не мы все-таки, и мы увидели их вживую, с поднятыми руками и растерянными лицами. Великаны- блондины в куртках голубоватого оттенка, опушенных легчайшим белым мехом. В высоких несокрушимых ботинках, огромных, как пароходы, бриджах и гетрах. Наши косопузые «славяне» нагрузили одного такого верзилу связками мин для миномета, он нес, не сгибаясь. а они плясали вокруг, чумазые и весьма довольные. Фриц тоже улыбался, он как будто участвовал в игре, и на его белых холеных щеках высоко над толпой, цвел пятипалый румянец, будто крепкая нордическая девушка приложилась… И, надо же, навстречу попался генерал, в расстегнутой бекеше, смушковой папахе, со свитой из штабных офицеров и упоенный победой. Он, не долго думая, приказал «славянам» разгрузить пленного великана, и выпустить из первой линии траншей прямо на нейтральную полосу. - Пущай бежит, а мы постреляем. Все штабные, сопровоздавшие генерала, вынули свои пукалки и принялись пулять в убегавшего фрица. Они никогда не учили солдат по настоящему уходить от пуль, солдат должен густо бежать и громко кричать…А то, что проделал с ними дрессированный немец, ничем, кроме цирка, не назовешь. Он уходил зигзагами : падал в одном месте, вставал в другом, совершенно неожиданном…Так и ушел к своим. «Славяне», лишенные тягловой силы, сплюнули, матернулись, закинули мины на загривки и пошли, утопая в песке. Но если бы все так и закончилось плевками в сторону генерала….В полях, на холмах, на шоссейной дороге наш порыв неожиданно захлебнулся - мы получили бой, в котором от нашего полка осталось 11 ( я не шучу) одиннадцать «активных штыков». Но это потом. А пока, срочно латая оборону, по батальонам разбросали полковую разведку, связь и всех, кто попадет под руку. Мне было приказано бежать в батальон, где из офицеров уже не было никого, кроме самого комбата. Туда вела прекрасная дорога, какие умели строить и беречь только немцы. Темно-синяя лента непорочного асфальта на кремневой «подушке» и длинные канавы- кюветы с двух сторон. По кювету я бежал, почти не пригибаясь…Но то, что я уже видел впереди, не внушало оптимизма. Впереди был всего-навсего перекресток. Эта дорога пересекалась другой такой же, и там уж с этим кюветом придется попрощаться . Надо будет выскочить наверх и пробежать совсем немного по асфальту, чтобы нырнуть в другой кювет…Но, легко сказать пробежать. Мимо смерти не пробежишь. Там, на кресте дорог, я уже видел лежащих, раскинув ноги в пыльной кирзе или даже в обмотках, наших «славян», а еще целый взвод, в горбатых гимнастерках, залег в кювете, и командир, чуть не плача, тыкал наганом в спины, пытаясь выгнать на лобное место, открытое всем ветрам …Никто не хотел умирать… А у меня было время подумать, меня в спину наганом не тыкали. Я скоро понял, в чем дело. Снайпер пристрелял это место. И снайпер не простой. Он бил иногда очередями, очень короткими, но… Солдаты Великой Германии уже бросали такое оружие. Я видел. Легкая, изящная, как музыкальный инструмент, самозарядная винтовка с широким диском и оптическим прицелом. У этого инструмента безотказного убийства были две откидные ножки, «подсошники» – так это у нас называлось. Нетрудно было догадаться, что сейчас фриц упер «подсошники», может, даже вонзил в землю, установил прицел намертво в одной точке и там ожидает нас, перебегающих насыпь. Дождался - нажал на крючок. На ловца и зверь бежит…А умирать не хочется… И «мозга» в этих случаях работает на предельных оборотах Как бы заставить фрица оторвать от земли «подсошники», чтобы хоть на мгновение сбить ему прицел? Для этого он должен начать нервничать…А с чего ему нервничать? Не в него же целятся…А что, если… Если перед ним замаячит такая цель, какую нельзя упустить, потому что нельзя упустить ни за что! Я достал из противогазной сумки, в которой все свое носил с собой,…да. да, ту самую фуражку . Мелитопольский шапочник , наверно, икнул в это время в гробу или в койке. Его кустарное изделие вступало в поединок с оптикой самого Цейса. Я надел фуражку , помаячил над краем кювета и побежал… Я еще оставался дичью, но уже видел глазами охотника и думал его головой. Когда над кюветом мелькнул, пропал и снова показался малиновый околыш, немец подумал - не мог он так не подумать, когда все вокруг зеленые – что это, по меньшей мере, генерал… Важная птица вот-вот взмахнет малиновыми крылышками в кружке прицела. Сердце охотника, должно быть, задрожало, и сладкое ожидание залило патокой мозги. И он ждал, уже с нетерпением, не сдвигая с «подсошников» свое оружие, когда, наконец, начальственная фуражка обозначится в кольце прицела вместе с ее носителем. О том, что я могу передумать, повернуть и не выскочить на дорогу, ему не приходило в голову. Война не променад перед завтраком: туда сюда. Идешь – иди. А я повернул…Фуражка метнулась в обратную сторону. И он вырвал «подсошники» из земли, разворачиваясь мне вдогонку. И, когда я , крутнувшись, взлетел на асфальт, ствол клюнул в его руках, очередь прошла на уровне ног, две пули стесали кожу с гармошки сапога. Я этого не успел заметить, спрыгивая в кювет уже по ту сторону ока смерти… Зря он меня упустил . Пшеничное поле, на краю которого он лежал, сразу за перекрестком расширялось, доходя до шоссе, и перекрывало ему обзор. Он не увидел и не услышал, стреляя, кто подползал уже так близко, что видел белые детские волоски елочкой на шее атлета. Любители жестокой прозы могут дальше не читать. Я отсчитал 30 капель, долил воды в рюмочку - Но почему ты говоришь, что я проиграл войну ? - Потому что эту войну выиграть невозможно. - Все-то ты знаешь. Ты кто, Бог? - Всего-навсего, ангел смерти. Вспомни, сколько лет протекло? - Столько не живут. - Это ты сам сказал, учти. - Но я живой, между прочим. - Потому что я еще не решил, куда прицелиться. Снайпер , примитивное существо, целит в лоб, промеж глаз, в висок, в крайнем случае. А мне приходится выбирать: печень, легкие, селезенка, двенадцатиперстная кишка, поджелудочная железа…? Может, простата? Ну-ка повернись. - Смешно, право: тогда снайпер вообразил себя ангелом смерти, теперь ангел смерти работает снайпером. - Смеется тот, кто смеется последним. – ангел был явно не склонен шутить.- Снайпер не воображал, а был мною…Работал за меня. Короче: он из моей команды.!...И сейчас пришло время посчитаться с тобой. - Вот и давай подсчитаем. Сколько еще человек он бы лишил жизни, твой волшебный стрелок? - Еще пятнадцать, минимум, успел бы до конца войны. - Но не успел. Значит счет все равно в мою пользу. Матрас подо мной вздохнул и распрямился – должно быть, мой невидимый собеседник наладился уходить. - Ты знаешь, я вернусь непременно.- пообещал он.- Есть война, с которой нельзя придти живым, хотя она называется жизнью . - Ты прав, - согласился я. Но ведь можно выиграть по очкам. |
|
|